эзотерический роман
ФИЛОС
КНИГА ВТОРАЯ
Глава 8
ДРЕВНИЕ УЧИТЕЛЯ -
УЧЕНИКИ БОГА
УЧЕНИКИ БОГА
Когда же снова пришел в сознание, усталость прошла, но не полностью, а ощущение потери и ограниченной свободы осталось. С одной стороны, я потерял способность помнить недавние события — полностью забыл Геспер, Фирис, Мол-Ланга и Сохму, с другой стороны, было совершенно невозможно забыть или каким-то образом не заметить, насколько выросла моя душа за эти пять недель отсутствия на Земле. Да, пять недель, хотя они показались мне месяцами, проведенными, в основном, в девачане; на Геспере по пертоцианскому времени я провел всего одну тысячную долю этих пяти земных недель.
Книга вторая
Для меня было невозможным остаться на Перто-це и быть счастливым. Для вас, друзья мои, это также было бы невозможно. Почему? Потому что тот план душевной жизни настолько превосходит наш земной, что лишь развитие может привести туда душу — долгое, медленное, подчас болезненное развитие. Значит, для меня, как и для вас сейчас, безвозвратный переход на такой высокий план жизни был бы ужасным наказанием. Пришлось бы отбросить все наши жизненные привычки, наши нынешние «я», а на их место впустить совершенно иной набор ощущений и новое, неизвестное, неиспытанное Я. Душе, оказавшейся не на своем месте, потребовались бы долгие годы болезненных опытов, чтобы там, среди странных для нее явлений и неизученных законов узнать о том, как всем этим пользоваться. С благословения Бога для неподготовленной души такой внезапный переход с низшего плана на высший так же невозможен, как и настоящая деградация.
Я сел, затем встал с помощью Мендокуса, так как был слаб, у меня кружилась голова. Пришлось остаться в Сэче еще несколько дней. Спросив о Куон-ге, я услышал, что он умер, и это известие повергло меня в глубокую печаль, ибо в тот момент я ничего не помнил из прошедших пяти недель.
Мендокус по этому поводу сказал, что я все еще нахожусь во власти стремлений и страстей греховного земного общества, несмотря на то, что побывал недавно на небесном — с точки зрения земных понятий — плане человечества, где нет места чувственности, хотя люди там отнюдь не являются аскетами, а жизнь их не лишена удовольствий. Из вежливости я согласился с ним, зная, о ком или о чем он говорит, не более, чем простой человек, никогда не покидавший большого города, знает о жизни в глубинных районах Африки. Мендокус заметил мое невежество и умолк.
Его замечание по поводу греховности общества я не принял на свой счет потому, что, хотя и принадлежал этому мира, но не совершал греха в общепринятом смысле. Возможно, я не был свободен от своего окружения, но таких ошибок не допускал, — говорю без фарисейского самовосхваления.
Однако, его слова вызвали у меня воспоминание о той поистине прекрасной и благородной девушке, которую я попытался спасти. Где она сейчас? Кажется, обретя новые силы, она уехала в Мельбурн... Короче говоря, во мне снова просыпались интересы обычной жизни. Животная душа вновь самоутверждалась и боролась, насколько ей позволяла ее хрупкая самость, с человеческой душой и неугомонным духом, который не может ни грешить, ни заблуждаться, ибо он един со сверхдушой и потому всегда влечет человеческую душу ввысь в то время, как животное «я» тянет ее вниз.
— Мистер Пирсон, — обратился ко мне Мендо-кус, — те грехи, которые вы осуждаете в окружающих вас людях, были некогда и вашими собственными. И если вы осуждаете совершающего их, они снова могут стать вашими. Ибо, раз вы осуждаете, значит, есть опасность совершить их снова. Не судите и не судимы будете. В глубине вашей души эти прошедшие пять недель оставили свет, светильник Божий. Не прячьте его, дайте ему сиять так, чтобы он изливал свет на грешников, у которых его нет. Сострадайте им, сожалейте об их грехах, но, если вы станете обвинять их, то не будете следовать за тем, кто сказал: «Я не осуждаю тебя; иди и впредь не греши»*. ( * Иоан. 8:11.)
Мол-Ланг точно оценил мои способности и поступил правильно, отказавшись сделать мое восхождение на гесперианский план безвозвратным, когда я был полон желания спалить свои земные корабли. Если бы я мог знать, от чего он меня избавил, то был бы благодарен. Но имя «Геспер» потеряло для меня всякое значение, и корабли так и не были сожжены.
С детским удовольствием я ушел на план девача-на, где все, чего желает ребенок, казалось, сбывается. Теперь ребенок, встретившись с очевидным фактом, что всей сферой бытия управляют неумолимые законы, стоит пораженный, с разбитым сердцем от постигшей его неудачи. Он возвращается в свою родную сферу и — о, благословенное милосердие! — забывает все до той поры, пока от закваски пяти недель не забродит все и новый переход в те условия, из которых он вернулся в свой мир, не станет возможным.
Друзья, никогда не относитесь по-детски небрежно к высшему, ведь ваше испытание может оказаться не таким легким, как мое. Примите решение заплатить высокую цену или же бредите вместе с толпами. Обе дороги ведут к цели: одна коротка, но невыразимо трудна, вторая длинна и — увы! — тоже не очень легка. Нет никакого противоречия в утверждении, что кратчайшая дорога есть самая долгая; жизнь не всегда измеряется годами — некоторые жизни суть лишь несколько кратких лет, — но горечи, как впрочем, и сладости, наполняющих их, вполне бы хватило на тысячелетия других и менее ярких жизней.
Прежде чем я покинул Сагум, Мендокус изложил эзотерические правила, которыми мне нужно было руководствоваться в грядущие дни, дни, когда знание этих правил станет для меня единственной опорой, ибо рядом не будет ни одного наставника, способного дать своевременный совет.
— Мистер Пирсон, — сказал великий старый мудрец, — вот Библия. Я прочел ее Ветхий Завет восемьдесят семь раз, а Новый Завет даже больше. Однако и теперь я открываю в этой книге все новые красоты. Вот книги Ману, а также Веды. Все они даны Христом-Духом, конечно, под разными человеческими именами и в разные века. Все они в той или иной степени аллегоричны, поэтому для их понимания необходим Его Свет. Без него могут возникнуть серьезные ошибки, что и случается в мире до сих пор удручающе часто и с поразительным постоянством. Поэтому я дам вам путеводную нить к ним.
Стучи и откроется тебе. Но смотри, чтобы ты стучал волей Духа, ибо, хоть бы ум и стучал постоянно, ему Путь не будет открыт.
Проси и дано тебе будет. Но, хотя животный человек все время просит, ему не будет дано ответа, ибо просьба должна быть сделана Духом в тебе во имя Божественной Истины, а не ради земного, которое следует за человеком, как тень за солнцем.
Все, что ни испросишь у Отца именем Христа, даровано будет. Но учти: просить именем Христа — значит просить вещей Царствия Божьего. К этому дару приложится и остальное, менее значительное, — пища, одежда и все, что требуется телу. Обычному уму трудно понять это. Но Он не даст тебе погибнуть, даже во времена голода.
Что человек посеет, то и пожнет. Это карма и закон, и каждая йота его должна быть исполнена. Человеческое существо создается многими воплощениями, каждая земная жизнь формирует личность — одну из множества нанизанных на неразрывную нить индивидуальности Эго, которая протянулась из бесконечности и уходит в бесконечность, с Востока на Запад.
Ни одним требованием кармы нельзя пренебречь; все должно быть оплачено в течение жизней.
Поступай с другими так же, как ты хотел бы, чтобы поступали с тобой, и помни: той мерой, какой ты отмеряешь самому меньшему из братьев твоих, отмеряется и нашему Спасителю, и Отцу, и снова тебе.
Соблюдай все заповеди. Так ты придешь к вечности, где вся мудрость.
...В тот вечер я вышел из священного места и вернулся в город. Там я узнал много нового. Партнеры по шахте теперь хотели выкупить мою долю без дальнейших переговоров. От этой продажи я получил около трехсот тысяч долларов золотом, выплаченных постепенно, в семь приемов, примерно по сорок три тысячи долларов каждый раз.
После оформления необходимых документов и поступления первых причитающихся мне сумм на счет в вашингтонском банке меня охватило желание путешествовать. Оно и финансовые возможности вели меня все дальше и дальше, пока я не объездил почти все цивилизованные страны. Однако ничего иного, кроме беспокойства, эта кочевая жизнь не принесла.
Почти два года прошло с тех пор, как я оставил город, ставший ареной моих эзотерических опытов. В те дни судьба забросила меня в Норвегию, в небольшую деревушку рядом с одним из прославленных фиордов. Мой гид и помощник сравнительно сносно говорил по-английски, и я довольно хорошо его понимал. Оказалось, что он служил матросом на том самом корабле, на котором я впервые отправился в плавание. Вернувшись на родину, он оказывал услуги путешественникам, и знание английского ему очень пригодилось. Ганс Кристисон искренне обрадовался нашей встрече, я — тоже.
Ганс сказал, что в деревне остановились еще четверо путешественников, и, мешая английские и немецкие слова, добавил: «Одна из них — юная леди, прекрасная девушка; она с ума сходит по краскам и кисточкам. Думаю, она художница».
Прошла неделя, прежде чем я встретился с этой девушкой. Целыми днями мы с Гансом, вооружившись ружьем и удочками, плавали по фиорду на его легком ялике. Однажды днем я взял ялик и один отправился к живописному скалистому островку, на котором росли несколько берез дивной красоты. Привязав ялик и взобравшись наверх, я сел читать письма, которые мне переслали из Нью-Йорка, и, полагая, что на этом маленьком островке кроме меня никого нет, не сразу обернулся на тихий звук, раздавшийся за моей спиной. Когда же повернул голову и увидел женщину, то бросил бумаги и вскочил на ноги. Я был настолько поражен, что даже не снял шляпу и не мог вымолвить ни слова. Она, казалось, была удивлена не менее моего. И тогда я прошептал лишь одно слово:
— Лиззи!?
— Мистер Пирсон! — воскликнула она.
«Как вы попали сюда?» — это был следующий вопрос, который мы задали друг другу. Я рассказал ей о своих бесцельных скитаниях, а она — о своей жизни после того, как уехала из нашего городка. Перебравшись в Вашингтон, она взяла фамилию Харланд, купила дом и организовала художественную студию. Люди там ничего не слышали о ней и еще меньше о ее предках, а потому полагали, что она — молодая австралийская вдова со средним достатком.
Удачно начав в столице новую жизнь, Элизабет обычно проводила лето за границей и в этот раз приехала в Норвегию. Ее картины пользовались спросом, и девушка смогла сколотить неплохое состояние, основой которого стало то, что она назвала моим «займом». Теперь, встретив меня, Лиззи заявила, что непременно хочет вернуть мне долг. Услышав это, я рассмеялся и пошутил: «Хорошо. Тогда до моего отъезда, если вы не возражаете».
Мы провели там вместе четыре прекрасных недели. Когда же Элизабет обронила, что собирается уехать через несколько дней и сделать небольшую остановку у Шотландских озер, я, ничего не сказав ей, попросил Ганса отвезти меня ночью на пароход, подходивший к здешней пристани раз в две недели, и попросту сбежал. Перед тем, как подняться на борт, я расплатился со своим гидом, добавил чаевые и попросил его: «Ганс, скажи молодой леди, что я уехал; передай ей, если спросит, что я отправился в Санкт-Петербург. Прощай!»
После недели, проведенной в столице русских царей, я снова побывал в Париже, потом в Лондоне, а еще через неделю уже плыл в Нью-Йорк, откуда вернулся в Вашингтон.
Прошел год. Прогуливаясь однажды днем по Пенсильвания-авеню, я лицом к лицу столкнулся с Элизабет Харланд. Мы остановились, поговорили и дальше пошли вместе. Воспоминания о былом переполняли нас: мы говорили о днях в Калифорнии, потом с большой нежностью о тихом месяце в Норвегии. Тогда ведь я почти поверил, что люблю эту девушку, и не только за ее лучащуюся красоту и спокойную милую женственность, но и за ее огромное усилие победить грех, за то, что ей это удалось и она вышла из огня чистым золотом. Прежде чем мы расстались, я попросил у нее адрес и разрешение навестить ее при первом удобном случае.
Следующим же вечером ко мне пришел банковский посыльный и оставил пакет, в котором были двести стодолларовых банкнот и письмо. Я поспешно открыл его и прочитал:
«3 сентября 1869 г.
Г-н Уолтер Пирсон!
Прилагаю сумму моего причитающегося Вам долга. Примите мою сердечную благодарность. Останемся друзьями. Вам всегда будут рады в доме Вашего искреннего друга Элизабет Харланд».
Я поразмыслил над ситуацией и, когда наступил момент принять решение, внезапно понял, как поступлю. Положив возвращенные деньги в записную книжку, я соответствующе оделся, взял шляпу, спустился на улицу и, остановив экипаж, назвал адрес Лиззи.
Дом выглядел очень милым. Дверь открыла сама Элизабет. Ее прием был радушным, но, как мне показалось, несколько сдержанным. В гостиной на стене висела картина, написанная с редким мастерством. На ней мужчина с неземным, божественным выражением на лице стоял и смотрел на женщину, спрятавшую свое лицо в ладонях. В пыли у ее ног художница изобразила какие-то символы. Обоих окружали строения, характерные по архитектуре для Святой Земли. Под картиной, размером в половину натуральной величины человеческих фигур, были слова: «Евангелие от Иоанна, 7:11».
Я сел в предложенное кресло, и на какое-то мгновение воцарилась тишина. Хозяйка нарушила ее вопросом:
— Вы получили деньги, мистер Пирсон? -Да.
Я достал их из кармана и, следуя своему решению, сразу отметая все возможные возражения, опустился перед ней на колени и сказал:
— Я не возьму этих денег, если вместе с ними не возьму и вас. Элизабет, станете ли вы моей женой?
Ее глаза наполнились слезами, голос задрожал. Она не сразу смогла заговорить.
— Это ради меня?.. Вы любите меня и во имя настоящего опускаете покров над прошлым?..
— Да, дорогая!
Она упала в мои объятия и долго плакала так, что разрывалось сердце. Наконец, немного успокоившись, сказала:
— В мире нет ничего дороже истинной любви. ...Мы отпраздновали нашу свадьбу очень скромно, а после нее отправились в небольшое путешествие за границу, в Англию, и вскоре вернулись домой.
Комментариев нет:
Отправить комментарий