ЭЗОТЕРИЧЕСКИЙ РОМАН
ФИЛОС
Приехав во дворец Агако следующим утром, как просил Менакс, я прошел прямо в его личную приемную, ожидая застать принца в одиночестве, но увидел там Уоллуна. Они не прервали беседу, когда я вошел, очевидно, не считая меня посторонним. Наконец, закончив, разговор, император обратился ко мне:
— Цельм, сейчас мы отправимся в Инкалифлон, ты будешь сопровождать нас.
Рей вызвал дворцовую машину. Как только дверь открылась сама собой, она въехала в зал, никем не управляемая, и остановилась прямо перед нами. Все выглядело так, словно ее кто-то вел, хотя в кабине никого не было. Впервые я стал свидетелем проявления оккультной власти Уоллуна. Этот адепт высокого посвящения, как и все истинные адепты, был крайне осторожен в таких упражнениях с предметами, не желая открывать свои знания перед теми, кому недоставало здравого смысла, чтобы осознать, что любые действия подобного рода — лишь примеры управления природой, основанного на понимании ее высших законов, проявления которых обычный человек видит вокруг себя ежедневно. Я же не видел в этом ничего чудесного, хотя и не понимал самого
процесса, но воспринимал его как строго научный. Видимо поэтому Уоллун и позволил мне наблюдать свою силу.
Машина отвезла нас к вэйлуксодрому возле дворца, где ждал небольшой вэйлукс, в который Рей учтиво помог войти сначала Менаксу, затем мне и только потом зашел сам. Хочу обратить внимание на то, что этот правитель могущественного народа везде появлялся без прислуги и относился с одинаковым почтением как к людям своего круга, так и к низшим по положению. Будучи высочайшим Ксио-Инкали* (*Ксио - ученый, Инкали - священнослужитель), Уоллун мог свободно управлять любой техникой, что и в самом деле более пристало императору, чем управлять свитой лакеев. А каков отец, таковы и сыновья. Наш Рей во всем был истинным отцом своему народу, и люди подражали ему в поведении. Они вели себя просто и вежливо. Хотя для многих богатство и даже роскошь стали привычкой, в поведении посейдонцы оставались удивительно скромными, такими же, как сам Рей.
До великого храма Инкала было несколько миль, но нам хватило считанных минут, чтобы долететь до этого огромного здания. Снаружи Инкалифлон имел ту же форму, что и египетская пирамида Хеопса, но был ниже ее и занимал в два раза большую площадь. В его стенах не было ни одного окна, и солнечный свет никогда не проникал внутрь. Кроме многочисленных небольших помещений в храме был зал, вмещавший несколько тысяч человек.
Святилище Инкалифлона являло пример того, как искусно посейдонцы подражали природе. Огромный зал представлял собой копию естественной пещеры со сталактитами и сталагмитами. Расположение их тщательно продумали: сталагмиты не занимали слишком много места внизу и никому не мешали, а сталактиты свисали со всего пространства потолка довольно густо и сверкали, подобно звездам, поскольку их подсвечивали лампы, висевшие между ними и полом и скрытые широкими вогнутыми плафонами, так что снизу эти лампы были совсем незаметны. Лучи их отражались от мириадов искрящихся белых игл, заполняя храм ровным и мягким, но в то же время мощным сиянием. Казалось, светится сам воздух храма. Такое освещение очень хорошо подходило для религиозных размышлений.
Мы вышли из вэйлукса, проследовали через просторный портал и зал к Святая Святых в задней части храма. Здесь нас встретил Майнин — инкализ, или первосвященник, — человек, достигший удивительных знаний, которому в этой области действительно не было равных. Мы почтительно приветствовали его, и принц Менакс сказал:
— Святейший инкализ, по своей великой мудрости ты уже знаешь, с чем сыны твои пришли к тебе. Помолись же за нас и благослови нас.
Инкализ кивнул и велел нам следовать за ним к Максину — Божественному Свету, горящему перед Святая Святых. Эта самая священная часть храма представляла собой треугольную платформу из красного гранита высотой в несколько дюймов и со сторонами, равными тридцати шести футам каждая. В центре ее находилась огромная глыба хрустального кварца, имевшая форму совершенного куба. Из куба и исходило пламя Максина. По форме оно напоминало гигантский наконечник огненного копья и озаряло ярким светом все вокруг. Любой человек, даже с самым слабым зрением, мог отчетливо видеть его ровное, немеркнущее белое свечение. Луч Максина достигал высоты в три человеческих роста и, по убеждению верующих, был таинственным проявлением самого Инкала.
Этот оккультный одический свет сиял здесь уже много веков и видел, как расцветала Посейдония и ее столица, как на месте первого храма Инкала (небольшого здания, недостойного столь великого народа) возвели новый Инкалифлон. Свет Максина не раскалял и даже не нагревал кварцевого пьедестала, однако прикосновение к нему было смертельным для всего живого. Ни масло, ни какое-либо горючее, ни электрические токи не питали его; ни один человек не поддерживал его свечение. История этого священного факела необычна и, возможно, заинтересует тебя, мой читатель.
За много сотен лет до Уоллуна Посейдонией в течение четырехсот тридцати четырех дней управлял человек, обладавший чудесными знаниями. Мудрость его была подобна мудрости Эрнона из Суэрна. Никто не ведал, откуда он пришел, и многие раздумывали над смыслом его слов, не зная, понимать ли их абстрактно или буквально. А он говорил: «Я — от Инкала. Вот, я — Сын Солнца пришел оживить веру и обновить жизнь этого народа. Вот, Инкал есть Отец, а я — Сын, и Он во мне, а я — в Нем».
Когда его попросили доказать это, он возложил руки на человека, слепого от рождения, и человек обрел зрение и увидел вместе с сомневающимися, что исцеливший его, встав на треугольную платформу, начертал на ней перстом квадрат со сторонами по пять с половиной футов каждая. Затем он вышел из очерченного линиями пространства, и в ту же минуту на этом месте возник совершенный куб из огромного куска кварца. Встав рядом с ним, правитель возложил руки свои на каменную глыбу и дунул на нее. И лишь только он отвел руки, как из куба вознесся Максин — Свет Инкала. С тех пор в течение многих веков и куб, и Огонь Неутолимый находились все там же.
Нет нужды говорить, что подобного доказательства было достаточно. Затем таинственный незнакомец пересмотрел законы Посейдонии и ввел законодательство, по которому с того времени и жила страна. Он сказал, что любой, кто изменит закон, добавив или убавив что-либо, не сможет попасть в Царство Инкала до тех пор, пока «я не приду на Землю для последнего суда». Желания ослушаться не возникло ни у кого, и законы так и остались неизменными. Тот Рей записал их перстом на Камне Максина, и ни один резец скульптора не смог бы сделать этого лучше.
Все законы были также занесены в пергаментную Книгу, которую он положил прямо в сам Свет Неутолимый. Свет прошел сквозь Книгу, не опалив и не повредив ее; с тех пор он так и исходил с ее страниц. Император-законотворец положил ее так, чтобы она была видна всем входящим в новый Храм, построенный на месте старого. Сделав это, он сказал: «Слушайте меня. Вот мой закон. Смотрите, я записал его на Камне Максина. Тот, кто дерзнет сдвинуть Книгу, погибнет. Но знайте, пройдут века, и Книга исчезнет на глазах у многих, и никто не будет знать, где она. И тогда Свет Неутолимый угаснет, и никто не сможет зажечь его вновь. И когда это произойдет, — о горе! — недалек будет тот день, когда самой этой земли не станет. Она погибнет из-за грехов ваших, и воды Атла покроют ее! Я сказал».
В истории Посейдонии был лишь один Рей, усомнившийся, что человек, который попытается сдвинуть Книгу Света Неутолимого, обязательно погибнет. Он думал: раз этот Свет исходит с горизонтальной поверхности Книги, а не с боков, ее можно будет сдвинуть. Но сам боялся совершить это и принудил одного злодея. Тот правитель был тираном, человеческая жизнь не имела для него значения. В его эпоху усилились тьма и зло, а люди уже стали забывать Великого Рея — Сына Инкала. Поэтому император и приказал несчастному схватить Книгу и вытащить из огня.
В первый раз этот человек не смог даже сдвинуть ее с места, однако Максин не уничтожил его. Осмелев, подстрекаемый Реем, он попробовал еще раз, но его рука сорвалась и попала в огонь. Во мгновение ока она была отсечена и исчезла. Сам же император, опасавшийся приблизиться и стоявший далеко в стороне, в тот же миг был поражен молнией от Максина. С тех пор никто не видел его.
Этого примера оказалось более чем достаточно. Все, творившие зло, осознали ошибочность своего пути и вновь стали исполнять дух и букву закона. Десятилетие за десятилетием, век за веком люди жили так и ждали исполнения мрачного пророчества. Но время его еще не настало. Напрасно многие, побуждаемые страхом, высчитывали точную дату, когда это должно было случиться. Ничего не происходило, и Свет Неутолимый продолжал светить все так же ярко.
По закону Посейдонии тела всех душ, ушедших в Наваззамин, кремировались. Это относилось даже к некоторым животным. Те, кто умирал далеко от Каи-фула, сжигались в навамаксах — специальных печах, которые правительство строило во всех провинциях. Оттуда прах умершего человека привозили в Каифул и во время особых церемоний в храме Инкала бросали в Максин. Тела же умерших в самом Каифуле доставляли прямо в Инкалифлон, поднимали к вершине куба и ставили лицом к Свету Неутолимому. И каждый раз — будь то сожженные останки или целое тело умершего — результат был один и тот же: едва коснувшись чудодейственного Света, все мгновенно исчезало без пламени и дыма, сам же Максин продолжал сиять так же ровно и ярко. Неудивительно, что поэты воспевали Свет Неутолимый, как «Врата» в ту страну, в которую уходит каждая душа. Большинство людей считало самым страшным бедствием, если после смерти тело (или прах умершего) не проходило через Максин.
Может показаться, что у народа, обладавшего обширнейшими научными познаниями, такой религиозный обычай выглядел несколько наивно. Однако, он отнюдь не был таковым. Напротив, это было утверждением полного разрушения земного плена души, вступающей в Наваззамин, и освобождения истинной личности от всех земных оков. Лишь немногие атланты осознавали подлинное эзотерическое значение этого ритуала, остальные же понимали его ровно настолько, насколько открывали им это жрецы-инкали, сравнивавшие душу, живущую на Земле, с семенем, которое, когда прорастет, полностью освобождается от своей оболочки.
Но вернемся в Инкалифлон, к церемонии моего усыновления принцем Менаксом.
Мы встали рядом с Камнем Максина, и Уоллун повелел мне опуститься на колени. Затем, возложив руку на мою голову, он произнес: «В соответствии с законами нашей страны, действующими в таких случаях, астик Менакс, советник Посейдонии, дает тебе свое имя, желая усыновить тебя, Цельм Нуминос, вместо сына, уже ушедшего в Наваззамин. Поэтому властью императора я, Уоллун, Рей Посейдонии, объявляю: да будет так, как просит астик Менакс!»
Инкализ завершил церемонию, возложив свою правую руку на мою голову, а левую — на голову Ме-накса, тоже вставшего перед ним на колени, и призвав на нас благословение Инкала. Сняв руки, он обратился ко мне со словами: «Будь же чист пред очами Инкала так, чтобы никто никогда не мог обвинить тебя. Поступая так, ты продлишь дни свои. Но если нарушишь закон, сократишь время свое. Да пребудет с тобою мир Инкала».
Ни один из нас троих, слушавших тогда Первосвященника, не понял значения сказанного, что дни мои будут сокращены, если я нарушу праведность. Мы не услышали в них предупреждения. Однако впоследствии, — увы, слишком поздно, — я понял, что предвидел Майнин и почему произнес эти слова. Я узнал это из потока горьких воспоминаний, показавших, насколько отступил я от той высокой клятвы, которую принес на Питах-Рок, отступил, предав тем самым себя и свою Божественную сущность. К сожалению, осознание пришло, лишь когда я в заточении ждал неминуемой смерти, от которой никто не мог спасти меня. Тяжелой была моя агония, отягощенная угрызениями совести. Но, к счастью, имя мое все еще было записано, — а не стерто, как я боялся, — в Книге Жизни. Карма неумолима и жестока, мой читатель. Но наш Спаситель сказал: «Следуй за Мной», «Кто имеет уши слышать, да слышит», «Будьте же исполнители слова, а не слышатели только»*.
Едва мы отошли от помоста, как один из жрецов начал играть на огромном органе великого храма. И звуки божественного инструмента заставили мгновенно смолкнуть всех присутствующих. Им вторило эхо из всех концов зала, на их прекрасную гармонию отзывалась трепетом каждая душа. Лучи различных оттенков — то яркие, то приглушенные, как свет луны, — играли в пространстве, и цвет их менялся в зависимости от переливов мелодии. Именно так поют сами звезды.
После торжественной церемонии Рей не пошел с нами, а уединился с Инкализом, которого хорошо знал и почитал своим самым близким другом. Причина в том, что и Уоллун, и Майнин были Сынами Одиночества. Молодость их пришлась на одно время, они дружили и до того, как народ выбрал одного из них императором, а другого первосвященником. Кстати, пост инкализа являлся единственной духовной должностью, претендент на которую избирался всенародным голосованием, ибо по закону и по справедливости полагалось учитывать волю каждого избирателя при выборе того, кто, по общему признанию, смог бы руководить народом, будучи самым выдающимся и совершенным примером нравственности.
Но в дни юности ни один из этих двоих не ожидал, что со временем им будет оказана такая высокая честь. Закончив длительное обучение в Ксио-квифлоне, оба они простились с миром и уединились в высоких горах, где из людей жили только Сыны Инкала — теохристиане, оккультные адепты того далекого времени, видья-йоги своей эпохи. Тогда, как и сейчас, эти люди учили Знанию не всех, но Уол-луну и Майнину открыли многое. Оба молодых человека не обзаводились семьями, как и сегодняшние ученики Бога и Природы, которые дают обет безбрачия. Ведь тот, кто надеется добиться подобных Знаний, не должен думать о браке.
Прошли годы, — так много, что сограждане почти забыли о них, — и однажды Уоллун с Майнином вернулись в мир, к людям, что делают лишь немногие Сыны Одиночества. Мой отец Менакс был совсем ребенком, когда ушел Уоллун, а сестра будущего Рея тогда еще не родилась. Но когда он возвратился, голову принца Менакса уже убелила седина. Уоллун же, казалось, совсем не изменился, он выглядел так же, как в далекой юности, лишь возмужал. За это время его сестра успела родиться, повзрослеть, выйти замуж за Менакса и, дав жизнь сыну Сорису и дочери Ан-зими, уйти в неведомую страну через врата Максина. Вернувшийся Майнин тоже сохранил молодой облик.
Оба Сына Одиночества объяснили свое возвращение необходимостью присутствия в стране, и в должный срок оба были избраны народом на освободившиеся после смерти их предшественников посты. Лишь сейчас, когда прошедшие двенадцать тысяч лет незаметно слились с вечностью, я пришел к пониманию того, сколь ужасной была роль Майнина во всех событиях тех дней и как заблуждались Уоллун и Сыны Одиночества относительно истинной сути этой личности. Поэтому теперь меня не удивляет, что тогда, не зная правды, Рей Уоллун доверял Майнину более, чем кому-либо другому, и обсуждал с ним все государственные проблемы. Когда же предательство Майнина, наконец, открылось, император переживал его острее, чем все остальные.
Рей вызвал дворцовую машину. Как только дверь открылась сама собой, она въехала в зал, никем не управляемая, и остановилась прямо перед нами. Все выглядело так, словно ее кто-то вел, хотя в кабине никого не было. Впервые я стал свидетелем проявления оккультной власти Уоллуна. Этот адепт высокого посвящения, как и все истинные адепты, был крайне осторожен в таких упражнениях с предметами, не желая открывать свои знания перед теми, кому недоставало здравого смысла, чтобы осознать, что любые действия подобного рода — лишь примеры управления природой, основанного на понимании ее высших законов, проявления которых обычный человек видит вокруг себя ежедневно. Я же не видел в этом ничего чудесного, хотя и не понимал самого
процесса, но воспринимал его как строго научный. Видимо поэтому Уоллун и позволил мне наблюдать свою силу.
Машина отвезла нас к вэйлуксодрому возле дворца, где ждал небольшой вэйлукс, в который Рей учтиво помог войти сначала Менаксу, затем мне и только потом зашел сам. Хочу обратить внимание на то, что этот правитель могущественного народа везде появлялся без прислуги и относился с одинаковым почтением как к людям своего круга, так и к низшим по положению. Будучи высочайшим Ксио-Инкали* (*Ксио - ученый, Инкали - священнослужитель), Уоллун мог свободно управлять любой техникой, что и в самом деле более пристало императору, чем управлять свитой лакеев. А каков отец, таковы и сыновья. Наш Рей во всем был истинным отцом своему народу, и люди подражали ему в поведении. Они вели себя просто и вежливо. Хотя для многих богатство и даже роскошь стали привычкой, в поведении посейдонцы оставались удивительно скромными, такими же, как сам Рей.
До великого храма Инкала было несколько миль, но нам хватило считанных минут, чтобы долететь до этого огромного здания. Снаружи Инкалифлон имел ту же форму, что и египетская пирамида Хеопса, но был ниже ее и занимал в два раза большую площадь. В его стенах не было ни одного окна, и солнечный свет никогда не проникал внутрь. Кроме многочисленных небольших помещений в храме был зал, вмещавший несколько тысяч человек.
Святилище Инкалифлона являло пример того, как искусно посейдонцы подражали природе. Огромный зал представлял собой копию естественной пещеры со сталактитами и сталагмитами. Расположение их тщательно продумали: сталагмиты не занимали слишком много места внизу и никому не мешали, а сталактиты свисали со всего пространства потолка довольно густо и сверкали, подобно звездам, поскольку их подсвечивали лампы, висевшие между ними и полом и скрытые широкими вогнутыми плафонами, так что снизу эти лампы были совсем незаметны. Лучи их отражались от мириадов искрящихся белых игл, заполняя храм ровным и мягким, но в то же время мощным сиянием. Казалось, светится сам воздух храма. Такое освещение очень хорошо подходило для религиозных размышлений.
Мы вышли из вэйлукса, проследовали через просторный портал и зал к Святая Святых в задней части храма. Здесь нас встретил Майнин — инкализ, или первосвященник, — человек, достигший удивительных знаний, которому в этой области действительно не было равных. Мы почтительно приветствовали его, и принц Менакс сказал:
— Святейший инкализ, по своей великой мудрости ты уже знаешь, с чем сыны твои пришли к тебе. Помолись же за нас и благослови нас.
Инкализ кивнул и велел нам следовать за ним к Максину — Божественному Свету, горящему перед Святая Святых. Эта самая священная часть храма представляла собой треугольную платформу из красного гранита высотой в несколько дюймов и со сторонами, равными тридцати шести футам каждая. В центре ее находилась огромная глыба хрустального кварца, имевшая форму совершенного куба. Из куба и исходило пламя Максина. По форме оно напоминало гигантский наконечник огненного копья и озаряло ярким светом все вокруг. Любой человек, даже с самым слабым зрением, мог отчетливо видеть его ровное, немеркнущее белое свечение. Луч Максина достигал высоты в три человеческих роста и, по убеждению верующих, был таинственным проявлением самого Инкала.
Этот оккультный одический свет сиял здесь уже много веков и видел, как расцветала Посейдония и ее столица, как на месте первого храма Инкала (небольшого здания, недостойного столь великого народа) возвели новый Инкалифлон. Свет Максина не раскалял и даже не нагревал кварцевого пьедестала, однако прикосновение к нему было смертельным для всего живого. Ни масло, ни какое-либо горючее, ни электрические токи не питали его; ни один человек не поддерживал его свечение. История этого священного факела необычна и, возможно, заинтересует тебя, мой читатель.
За много сотен лет до Уоллуна Посейдонией в течение четырехсот тридцати четырех дней управлял человек, обладавший чудесными знаниями. Мудрость его была подобна мудрости Эрнона из Суэрна. Никто не ведал, откуда он пришел, и многие раздумывали над смыслом его слов, не зная, понимать ли их абстрактно или буквально. А он говорил: «Я — от Инкала. Вот, я — Сын Солнца пришел оживить веру и обновить жизнь этого народа. Вот, Инкал есть Отец, а я — Сын, и Он во мне, а я — в Нем».
Когда его попросили доказать это, он возложил руки на человека, слепого от рождения, и человек обрел зрение и увидел вместе с сомневающимися, что исцеливший его, встав на треугольную платформу, начертал на ней перстом квадрат со сторонами по пять с половиной футов каждая. Затем он вышел из очерченного линиями пространства, и в ту же минуту на этом месте возник совершенный куб из огромного куска кварца. Встав рядом с ним, правитель возложил руки свои на каменную глыбу и дунул на нее. И лишь только он отвел руки, как из куба вознесся Максин — Свет Инкала. С тех пор в течение многих веков и куб, и Огонь Неутолимый находились все там же.
Нет нужды говорить, что подобного доказательства было достаточно. Затем таинственный незнакомец пересмотрел законы Посейдонии и ввел законодательство, по которому с того времени и жила страна. Он сказал, что любой, кто изменит закон, добавив или убавив что-либо, не сможет попасть в Царство Инкала до тех пор, пока «я не приду на Землю для последнего суда». Желания ослушаться не возникло ни у кого, и законы так и остались неизменными. Тот Рей записал их перстом на Камне Максина, и ни один резец скульптора не смог бы сделать этого лучше.
Все законы были также занесены в пергаментную Книгу, которую он положил прямо в сам Свет Неутолимый. Свет прошел сквозь Книгу, не опалив и не повредив ее; с тех пор он так и исходил с ее страниц. Император-законотворец положил ее так, чтобы она была видна всем входящим в новый Храм, построенный на месте старого. Сделав это, он сказал: «Слушайте меня. Вот мой закон. Смотрите, я записал его на Камне Максина. Тот, кто дерзнет сдвинуть Книгу, погибнет. Но знайте, пройдут века, и Книга исчезнет на глазах у многих, и никто не будет знать, где она. И тогда Свет Неутолимый угаснет, и никто не сможет зажечь его вновь. И когда это произойдет, — о горе! — недалек будет тот день, когда самой этой земли не станет. Она погибнет из-за грехов ваших, и воды Атла покроют ее! Я сказал».
В истории Посейдонии был лишь один Рей, усомнившийся, что человек, который попытается сдвинуть Книгу Света Неутолимого, обязательно погибнет. Он думал: раз этот Свет исходит с горизонтальной поверхности Книги, а не с боков, ее можно будет сдвинуть. Но сам боялся совершить это и принудил одного злодея. Тот правитель был тираном, человеческая жизнь не имела для него значения. В его эпоху усилились тьма и зло, а люди уже стали забывать Великого Рея — Сына Инкала. Поэтому император и приказал несчастному схватить Книгу и вытащить из огня.
В первый раз этот человек не смог даже сдвинуть ее с места, однако Максин не уничтожил его. Осмелев, подстрекаемый Реем, он попробовал еще раз, но его рука сорвалась и попала в огонь. Во мгновение ока она была отсечена и исчезла. Сам же император, опасавшийся приблизиться и стоявший далеко в стороне, в тот же миг был поражен молнией от Максина. С тех пор никто не видел его.
Этого примера оказалось более чем достаточно. Все, творившие зло, осознали ошибочность своего пути и вновь стали исполнять дух и букву закона. Десятилетие за десятилетием, век за веком люди жили так и ждали исполнения мрачного пророчества. Но время его еще не настало. Напрасно многие, побуждаемые страхом, высчитывали точную дату, когда это должно было случиться. Ничего не происходило, и Свет Неутолимый продолжал светить все так же ярко.
По закону Посейдонии тела всех душ, ушедших в Наваззамин, кремировались. Это относилось даже к некоторым животным. Те, кто умирал далеко от Каи-фула, сжигались в навамаксах — специальных печах, которые правительство строило во всех провинциях. Оттуда прах умершего человека привозили в Каифул и во время особых церемоний в храме Инкала бросали в Максин. Тела же умерших в самом Каифуле доставляли прямо в Инкалифлон, поднимали к вершине куба и ставили лицом к Свету Неутолимому. И каждый раз — будь то сожженные останки или целое тело умершего — результат был один и тот же: едва коснувшись чудодейственного Света, все мгновенно исчезало без пламени и дыма, сам же Максин продолжал сиять так же ровно и ярко. Неудивительно, что поэты воспевали Свет Неутолимый, как «Врата» в ту страну, в которую уходит каждая душа. Большинство людей считало самым страшным бедствием, если после смерти тело (или прах умершего) не проходило через Максин.
Может показаться, что у народа, обладавшего обширнейшими научными познаниями, такой религиозный обычай выглядел несколько наивно. Однако, он отнюдь не был таковым. Напротив, это было утверждением полного разрушения земного плена души, вступающей в Наваззамин, и освобождения истинной личности от всех земных оков. Лишь немногие атланты осознавали подлинное эзотерическое значение этого ритуала, остальные же понимали его ровно настолько, насколько открывали им это жрецы-инкали, сравнивавшие душу, живущую на Земле, с семенем, которое, когда прорастет, полностью освобождается от своей оболочки.
Но вернемся в Инкалифлон, к церемонии моего усыновления принцем Менаксом.
Мы встали рядом с Камнем Максина, и Уоллун повелел мне опуститься на колени. Затем, возложив руку на мою голову, он произнес: «В соответствии с законами нашей страны, действующими в таких случаях, астик Менакс, советник Посейдонии, дает тебе свое имя, желая усыновить тебя, Цельм Нуминос, вместо сына, уже ушедшего в Наваззамин. Поэтому властью императора я, Уоллун, Рей Посейдонии, объявляю: да будет так, как просит астик Менакс!»
Инкализ завершил церемонию, возложив свою правую руку на мою голову, а левую — на голову Ме-накса, тоже вставшего перед ним на колени, и призвав на нас благословение Инкала. Сняв руки, он обратился ко мне со словами: «Будь же чист пред очами Инкала так, чтобы никто никогда не мог обвинить тебя. Поступая так, ты продлишь дни свои. Но если нарушишь закон, сократишь время свое. Да пребудет с тобою мир Инкала».
Ни один из нас троих, слушавших тогда Первосвященника, не понял значения сказанного, что дни мои будут сокращены, если я нарушу праведность. Мы не услышали в них предупреждения. Однако впоследствии, — увы, слишком поздно, — я понял, что предвидел Майнин и почему произнес эти слова. Я узнал это из потока горьких воспоминаний, показавших, насколько отступил я от той высокой клятвы, которую принес на Питах-Рок, отступил, предав тем самым себя и свою Божественную сущность. К сожалению, осознание пришло, лишь когда я в заточении ждал неминуемой смерти, от которой никто не мог спасти меня. Тяжелой была моя агония, отягощенная угрызениями совести. Но, к счастью, имя мое все еще было записано, — а не стерто, как я боялся, — в Книге Жизни. Карма неумолима и жестока, мой читатель. Но наш Спаситель сказал: «Следуй за Мной», «Кто имеет уши слышать, да слышит», «Будьте же исполнители слова, а не слышатели только»*.
Едва мы отошли от помоста, как один из жрецов начал играть на огромном органе великого храма. И звуки божественного инструмента заставили мгновенно смолкнуть всех присутствующих. Им вторило эхо из всех концов зала, на их прекрасную гармонию отзывалась трепетом каждая душа. Лучи различных оттенков — то яркие, то приглушенные, как свет луны, — играли в пространстве, и цвет их менялся в зависимости от переливов мелодии. Именно так поют сами звезды.
После торжественной церемонии Рей не пошел с нами, а уединился с Инкализом, которого хорошо знал и почитал своим самым близким другом. Причина в том, что и Уоллун, и Майнин были Сынами Одиночества. Молодость их пришлась на одно время, они дружили и до того, как народ выбрал одного из них императором, а другого первосвященником. Кстати, пост инкализа являлся единственной духовной должностью, претендент на которую избирался всенародным голосованием, ибо по закону и по справедливости полагалось учитывать волю каждого избирателя при выборе того, кто, по общему признанию, смог бы руководить народом, будучи самым выдающимся и совершенным примером нравственности.
Но в дни юности ни один из этих двоих не ожидал, что со временем им будет оказана такая высокая честь. Закончив длительное обучение в Ксио-квифлоне, оба они простились с миром и уединились в высоких горах, где из людей жили только Сыны Инкала — теохристиане, оккультные адепты того далекого времени, видья-йоги своей эпохи. Тогда, как и сейчас, эти люди учили Знанию не всех, но Уол-луну и Майнину открыли многое. Оба молодых человека не обзаводились семьями, как и сегодняшние ученики Бога и Природы, которые дают обет безбрачия. Ведь тот, кто надеется добиться подобных Знаний, не должен думать о браке.
Прошли годы, — так много, что сограждане почти забыли о них, — и однажды Уоллун с Майнином вернулись в мир, к людям, что делают лишь немногие Сыны Одиночества. Мой отец Менакс был совсем ребенком, когда ушел Уоллун, а сестра будущего Рея тогда еще не родилась. Но когда он возвратился, голову принца Менакса уже убелила седина. Уоллун же, казалось, совсем не изменился, он выглядел так же, как в далекой юности, лишь возмужал. За это время его сестра успела родиться, повзрослеть, выйти замуж за Менакса и, дав жизнь сыну Сорису и дочери Ан-зими, уйти в неведомую страну через врата Максина. Вернувшийся Майнин тоже сохранил молодой облик.
Оба Сына Одиночества объяснили свое возвращение необходимостью присутствия в стране, и в должный срок оба были избраны народом на освободившиеся после смерти их предшественников посты. Лишь сейчас, когда прошедшие двенадцать тысяч лет незаметно слились с вечностью, я пришел к пониманию того, сколь ужасной была роль Майнина во всех событиях тех дней и как заблуждались Уоллун и Сыны Одиночества относительно истинной сути этой личности. Поэтому теперь меня не удивляет, что тогда, не зная правды, Рей Уоллун доверял Майнину более, чем кому-либо другому, и обсуждал с ним все государственные проблемы. Когда же предательство Майнина, наконец, открылось, император переживал его острее, чем все остальные.
.jpg){kind=link}
Комментариев нет:
Отправить комментарий