ФИЛОС - " ГРАЖДАНИН ДВУХ ПЛАНЕТ " КНИГА 1. ГЛАВА 16. ПУТЕШЕСТВИЕ В СУЭРН

ЭЗОТЕРИЧЕСКИЙ  РОМАН

ФИЛОС

КНИГА ПЕРВАЯ

Глава 16

                                  ПУТЕШЕСТВИЕ  В  СУЭРН

   На открытой палубе царило радостное оживление. С высоты глазам открывалась прекрасная панорама родной земли, ежеминутно менявшаяся. Полеты на вэйлуксе никогда не были однообразными, так как скорость и высота зависели от желания пассажиров. Сейчас, двигаясь медленно, наша маневренная машина приблизилась к величественной громаде Питах-Рок и взмыла вверх, поравнявшись с ее вершиной. Я рассказывал Анзими о случившемся со мной на этой горе, и теперь она убеждала всех, что это очень красивое место и стоит приземлиться здесь ненадолго. Я понял — ей просто хотелось сделать мне такой своеобразный подарок. Вэйлукс легко опустился прямо на самом пике. Все вместе мы ступили на горный снег и несколько минут любовались действительно живописным пейзажем. Затем отправились дальше на восток.

С открытой палубы в салон корабля все перешли лишь на закате, когда внизу сверкнула на миг и убежала назад длинная белая полоса берега древнего океана, воды которого, свинцовые в сумеречном свете, теперь расстилались под нами со всех сторон. Не было ни островка земли. До Некропана оставалась еще тысяча миль. Так как мы летели не на полной скорости, то должны были оказаться над этой страной лишь через два-три часа. Но поскольку уже не успевали добраться туда до наступления темноты, то еще сбросили скорость — до ста пятидесяти миль в час. Снаружи сгущался ночной мрак, а в салоне, освещенном лампами, было тепло и уютно. Здесь обеспечивалась циркуляция воздуха необходимой температуры и плотности, все было сделано для того, чтобы путешественники не испытывали неудобств.

При желании, используя токи Ночной Стороны Природы, можно было снизить скорость движения корабля до скорости вращения Земли. И тогда, поднявшись, к примеру, на высоту в десять миль в самый полдень, вы могли пребывать в этом полуденном часе сколько хотели, если летели по ходу вращения Земли, которая движется под вами, делая примерно семнадцать миль в минуту. А если бы повернули обратно, то вэйлукс стал бы удаляться от того места на Земле, где был полдень, с такой быстротой, которая устрашила бы моих современных читателей, непривычных к ней. Но наступит день, я надеюсь, и все снова увидят открытые вэйлуксы. Не долго ждать того времени, когда это случится.

В общем, мы не скучали и не испытывали недостатка в развлечениях. В зеркале нейма то и дело появлялись наши друзья, оставшиеся далеко. Причем мы и видели, и слышали их так отчетливо, как если бы они были рядом. Салон большого пассажирского вэйлукса располагал библиотекой, музыкальными инструментами, его украшали растущие в вазонах цветы, а среди цветов летали птицы, похожие на современных домашних канареек.

Примерно в десятом часу капитан сообщил, что под нами Некропан. Это удивило меня, ведь я дал распоряжение лететь с той скоростью, при которой мы должны были прибыть в эту страну значительно позже. Решив выяснить причину увеличения скорости без соответствующих указаний, но не получив никаких разумных объяснений, я строго упрекнул капитана и дал команду сделать посадку так, чтобы днем мы могли пересечь Опустошенную Страну (так можно перевести посейдонское слово «Саттамунд»), которая сегодня зовется Сахарой. Некоторые из нас никогда не видели этой огромной пустыни, и чтобы предоставить им такую возможность, мы условились провести ночь на скальном гребне, высота которого позволяла обезопасить себя от заражения малярией, так как мы находились в районе современной Либерии.

Сахара тогда не была такой засушливой, как сейчас. Воды, хотя и не так много, как в Посейдонии, здесь было все же достаточно, чтобы питать тропические деревья засухоустойчивых пород, прикрывавшие наготу этого бывшего дна древнего моря. От него в Сахаре в то время еще оставалось несколько крупных озер с прозрачной пресной водой, и именно вокруг них селились люди. Но позже та же самая катастрофа, что уничтожила мою любимую Атлантиду, наложила свой страшный отпечаток и на Некропан: его прекрасный зеленый покров исчез, воды ушли с поверхности, спрятавшись глубоко в недрах, так что теперь до них можно добраться, лишь пробурив артезианские скважины. Кстати, та же сила расколола скалы и в Южной Инкалии, и сегодня на этой засушливой земле глазу открывается фантастический пейзаж, который мое перо не в состоянии описать. Там еще текут реки Рио-Гила, Колорадо, Колорадо-Никита, но... Но сейчас я воздержусь от лишних слов, чтобы впоследствии и я, и ты, мой друг, читая описание, сделанное другим, могли вместе насладиться его изысканным слогом.

В Посейдонии и Суэрне — везде, где простерла свой скипетр цивилизация, существовал всеобщий закон, согласно которому люди с самого детства учились с радостью исполнять волю небес, требовавших, чтобы все, кто пребывал под несущими жизнь лучами солнца, сажали семена прекрасных цветов и деревьев, дарующих тень, красоту и удобство. Так надлежало делать в любом месте, где только было возможно, независимо от того, заселено оно или находится в непроходимой глуши. Потому все путешественники обязательно брали с собой запасы семян, придавая этому обычаю особый религиозный смысл. Мы разбрасывали их с палубы вэйлукса на закате по двум причинам: во-первых, принося дар Инкалу, величественный символ которого заходил на западе; во-вторых, чтобы ночная роса способствовала их прорастанию. Эта церемония проводилась в честь Богини Роста — Зании. Не удивительно, что на земле рядом с дикими растениями часто цвели розы.

И сегодня еще ваш мир наследует те посевы, например, пшеницу, о происхождении которой выдвинуто столько разнообразных, но, увы, ошибочных теорий, разновидности пальм, прославивших тропики своими кокосами и финиками, всевозможные лианы. Все это есть у вас сейчас потому, что в то далекое время мужчины, женщины и дети получали истинную радость, сея семена «при дороге». Пойди же и ты и сделай то же самое. Может быть тогда пустынные места навсегда наполнятся красотой и отрадой. Я благословляю весенний праздник Кущей и вижу в нем исполнение воли Христа. За все труды воздается сторицей. Даже небольшая горсть семян может дать большой посев. И хотя сам ты порой не знаешь, что станет с этим семенем, помни сказанное Отцом нашим: «Оно принесет плод по роду своему».

БУРЯ

Утро выдалось ясным и безоблачным, таким чудесным, что нам совсем не хотелось двигаться дальше. Потому, поднявшись, мы летели медленно, не закрывая палубы, чтобы все могли насладиться свежим воздухом под теплыми лучами солнца. С высоты примерно двух тысяч футов через стекла с хорошим увеличением мы могли наблюдать внизу самые разные формы человеческой, животной и растительной жизни; к нам поднимались монотонные, но мелодичные звуки Земли. Ближе к вечеру подул ветер, и оставаться близко к поверхности стало не так приятно. Мы закрыли палубу, установили режим отталкивания и вскоре поднялись так высоко вверх, что вокруг вэйлукса парили лишь перистые облака, а сверху ветер нес на нас грозовые тучи. Они были бы, несомненно, опасны для нашего корабля, если бы тот имел крылья, пропеллеры или топливные баки. Но источником движущей силы, силы отталкивания и парения для нас служила Ночная Сторона Природы, так что нашему длинному серебристому веретену были нипочем самые опасные бури.

Поскольку окна замерзли и за ними ничего не было видно, а ночь обещала штормовую погоду, пассажиры занялись, кто чем хотел: чтением книг, музыкой, беседами друг с другом, разговорами по нейму с друзьями. Мурус (Борей) не имел никакой власти над токами Наваз. До наступления ночи оставалось совсем недолго, когда нам сообщили, что буря, скорее всего, будет сильнее, чем ожидалось. Порывы ветра у поверхности земли усиливались, поэтому мы установили переключатели отталкивания в фиксированное положение, дабы обезопасить себя от случайного приближения к ней, которое грозило бы аварией. Все выразили желание воспользоваться преимуществами вэйлукса, дававшими нам возможность испытать небывалое ощущение — попасть в самый центр бури, оставаясь при этом в безопасности.

Я одобрил план и дал распоряжения капитану. Освещение корабля убавили, чтобы наблюдать ярость стихии во всей ее мощи, и мы расселись у иллюминаторов. Но за ними ничего нельзя было различить, там была кромешная тьма. До нас ясно доносилась дробь дождя по металлической обшивке вэйлукса, да завывание ветра, такое пронзительное, будто снаружи вопил целый сонм демонов. Временами, когда корабль получал шквальный удар в бок, он кренился и дрожал, но уверенно, как сама жизнь, продолжал двигаться по курсу. Все это наполняло нас гордостью от ощущения превосходства человека над материей, ибо было исполнением воли Бога, Инкала, Господина над всем, что есть в мире, повелевшего людям властвовать над стихиями.

Когда впечатления от бури несколько приелись, мы снова включили освещение, поднялись в высокие слои атмосферы, относительно спокойные по сравнению с теми, что были на полмили ниже, и вернулись к книгам и музыке. Анзими с одной из своих подруг отошли от остальных и уединились в укромном уголке, отделенном от салона гирляндами цветущих лоз. Через некоторое время принцесса подошла ко мне, задумчивая и рассеянная, тронула меня за плечо и попросила:

—   Цельм, спой нам, пожалуйста.  Возьми свою лютню и приходи туда, где мы сидим с Фиртил. — Встретив мой взгляд, она слегка покраснела и была в этот миг такой прекрасной, что я сидел и молча любовался ею.

—  Так ты придешь?

Я тут же вскочил, заметив на ее лице тень разочарования из-за того, что она восприняла мое молчание за отказ.

—  Конечно, Анзими, я с удовольствием спою для вас. Просто мне трудно было пошевелиться.

—  Трудно пошевелиться? Что ты имеешь в виду?

—  Случалось ли тебе когда-нибудь увидеть яркую колибри, подлетевшую к цветку, и бояться не только пошевелиться, но даже дышать, чтобы нечаянно не спугнуть ее?.. Вот так и я, когда...

—  Ну, надо же! А ты, оказывается, ужасный льстец, брат мой. И такая неподдельная искренность в тоне! Ладно, бери лютню и идем.

—  Что же мне спеть? — спросил я у Фиртил, милой девушки, изучавшей искусство, в характере которой серьезность сочеталась с искристой веселостью.

— Ты меня спрашиваешь? Ну, тогда что-нибудь... что-нибудь, — тут она бросила озорной взгляд на Анзими, — что подскажет тебе твое сердце.

Анзими вспыхнула, но больше ничем не выдала себя. И я запел вот какую песню (кстати, популярную в то время):

Прежде, чем сердце познает себя,

Прежде, чем минут все сомнения,

В нем любовь возрасти должна,

Как самых высоких небес прозренье.

Напрасно искать ее вокруг,

Живет она в сердце твоем, мой друг.

Да, любовь нам приносит муки,

Если мы с чистотой в разлуке.

Но прекратятся распри и войны,

Пока в поэмах мы будем хранить

Благословенье, Инкала достойное, —

Его любви неразрывную нить.

Песнь о любви — мелодия Бога.

Когда идет от души порога,

Она обручает меня с тобой.

И пусть века бегут чередой,

Сердца наши молоды, им не подвластны,

Приюту милому вечно верны,

Тому, где любви цветы прекрасные

Сияют красой неизбывной весны.

Из всех цветов лишь один во вселенной

Цветет для меня всегда, неизменно.

Он корни свои в моем сердце пустил,

В моей душе их навек закрепил.

Вправе ль я этот цветок сорвать,

Уже раскрытый, расцветший вполне?

Смогу ль навсегда себе забрать

То, что и не думает обо мне?

Да, любимая, радость нас ждет,

Коль вместе отправимся мы в полет,

Благословляя Отца всего сущего,

Его — Единого — голос слушая.

 Итак, внутри нашего вэйлукса мы пели и развлекались, а снаружи все усиливалась буря. Наш корабль вошел в самую пасть бешеного урагана, и вряд ли кто-либо мог увидеть его с земли. Прочная обшивка вэйлукса скрывала под собой свет и тепло, смех и песни, разговоры людей и голоса певчих птиц — увитый внутри цветами, летящий уголок нашей тропической земли, неуязвимый для ударов Борея. А снаружи — лишь красноватые вспышки передних и задних сигнальных огней.

Наконец, все разошлись по своим каютам, я же остался в салоне до тех пор, пока не получил сообщение, что мы находимся над Суэрном. Ни о какой посадке, естественно, пока не могло быть и речи, поскольку скорость урагана достигла восьмидесяти миль в час и любая попытка приземлиться могла кончиться тем, что нас просто разнесло бы на куски в момент соприкосновения с землей.

Чтобы полностью обезопасить корабль от воздействия стихии, я дал указание подняться выше уровня атмосферных волнений, если в пределах нашей досягаемости существовала такая зона, и зависнуть в воздухе. Получив этот приказ, капитан увеличил силу отталкивания, переместил рычаги высоты, и мы стали подниматься над облаками, над порывами урагана в чистые, спокойные и сильно охлажденные слои, почти на тринадцать миль над поверхностью Земли. Когда вэйлукс набрал нужную высоту, я отправился спать.

К утру ураган еще не стих, случайные шквалы в воздухе над нами свидетельствовали, что он бушевал над огромной территорией. Если бы не мороз, мешающий видеть сквозь окна, и не тучи, окутавшие землю, нам открылось бы удивительное зрелище. Мы увидели бы, как на горизонте на одном уровне с нами сливаются земля и небо; с такой высоты земля показалась бы нам не шаром, а огромной чашей, украшенной внутри пейзажами и сценами. Но так как мы ничего не могли увидеть, то продолжали петь, читать и беседовать. Снаружи был мороз, слабые лучи Инкала едва проникали сквозь заледеневшие стекла, но мы обладали знанием Наваз, которое помогало сохранять внутри вэйлукса тепло и воздух и удерживать корабль в заданном положении, то есть противостоять холоду, разреженной атмосфере и гравитации.

Дома, в Посейдонии урагана еще не было, но Менакс сообщил нам по нейму, что метеорологи уже ожидают его, а мы в то же время с нетерпением ждали прекращения этой бури. Наш корабль не приземлялся, пока солнце дважды не зашло на западе и не взошло на востоке. Время от времени в зеркале ней-ма появлялась салдиика, казавшаяся настолько реальной и живой, как будто нас не разделяла одна треть земного шара. Но лишь однажды она заговорила, шепотом обратившись ко мне: «Когда же, господин мой, ты вернешься домой? Через месяц?.. Как долго, о, слишком долго!..»

Отчет обо всех, даже самых незначительных событиях этого путешествия направлялся в службу новостей и записывался на диски для передачи по тому, что на современном языке называлось бы общественным вещанием. Поэтому соотечественники уже знали всю историю нашего вынужденного висения между небом и землей в ожидании прекращения урагана. Поскольку я упомянул о вещании, то хочу напомнить, что социальная структура Посейдонии основывалась на целом комплексе справедливых законов, разработанных великим Реем времен появления Мак-сина, в числе которых был и закон о свободе слова. И миллионы громкоговорителей доносили это слово до жителей каждого дома, в совокупности и составлявших народ.

...Наконец, повелитель урагана ослабил свой натиск, и пришло время совершить посадку. Доводилось ли тебе, мой читатель, бывать когда-либо в древнем и давно опустевшем городе Петре, что в Сэйре, в том необычайном городе у подножья горы Гор, выдолбленном прямо в скалах? Скорее всего, нет, ибо последователи Магомета сделали посещение этого места почти невозможным. Но если ты хотя бы читал о нем, то вполне сможешь представить себе Ганджу — столицу древнего Суэрна, построенную в скалах у реки.

Подробности того, какой нам был оказан прием, чересчур тривиальны, чтобы приводить их здесь. Достаточно сказать, что он соответствовал тем дружественным отношениям, что сложились между нашими странами, а также моей миссии в высоком ранге посла Посейдонии. Я был поражен, как подробно осведомлен Рей Эрнон обо всех событиях моей жизни — и о моей болезни, и о прочих происшествиях, хотя об этом не сообщалось публично. Но помня о чудесных оккультных способностях здешнего императора, я не выказал удивления. Ваза и прочие подарки вызвали у него меньший интерес, чем судьба пленных салдийских женщин. Расспросив об их участи, он сказал:

— Я отправил халдеек к Уоллуну не из желания оскорбить или покарать их, нет. Я хотел лишь, чтобы ссылкой из своей родной Халдеи они могли искупить перед суэрнианцами вину за своих отцов, сынов, братьев и мужей, которые принесли зло на нашу землю. Женщины, несомненно, не более виноваты, чем голодный^тигр, набрасывающийся на добычу. Но, как говорит Иегова, незнание закона не освобождает преступившего его от наказания. Закон не велит грешить. И наказание неизбежно и неумолимо следует за непослушанием. Следовательно, закон на карает, но учит. Перенеся наказание, никто — ни человек, ни животное — не будут уже пытаться совершить ошибку второй раз, даже из любопытства. Природа не карает просто так, она говорит: «Если ты ведаешь, что творишь, наказание твое будет еще строже». Сейчас халдейским женщинам необходимо осознать, что война, кровопролитие и мародерство есть грех. Весь халдейский народ тоже должен был получить этот урок. И он получил его — погибли его лучшие воины. Но, чтобы пример стал поучительным, все нужно довести до конца; необработанный алмаз — уже алмаз, однако завершенную форму придает ему только гранильщик! Не позволив этим женщинам вернуться домой, я сделал для целого народа Салдии то же, что сделал бы гранильщик для алмаза. Ты считаешь, я не прав?

— Ты прав, Рей, — ответил я.

В столице мы провели несколько дней, и все это время нас сопровождал сам великий Эрнон. Странный все-таки это был народ, суэрнианцы: старшие, похоже, разучились улыбаться, но не потому, что были погружены в оккультные исследования, а потому, что сердца их кипели от непонятного гнева; с лиц многих не сходило постоянное выражение злобы. «Отчего же, — размышлял я, — так происходит? Может быть, это — следствие тех магических способностей, которыми они обладают?» Ведь эти люди явно превосходили другие народы в умении концентрировать волю и подчинять себе силы природы. Суэрнианцы, например, никогда и пальцем не шевелили, чтобы приготовить пищу. Они просто усаживались завтракать или ужинать за пустой стол (а может быть, еда готовилась где-нибудь еще, в неизвестном месте?), склоняли головы в молитве, и на столе перед ними таинственным образом появлялись всевозможные яства — орехи, плоды и нежные сочные овощи. Они не ели ни мяса, ни других белковых продуктов, содержащих в себе зародыш будущей жизни. Не освободил ли их Творец мира Инкал от своего завета, который выполняют все: «В поте лица твоего будешь добывать хлеб свой»?

Отказ от мясоедения не так тяжел для тех, кто идет путями Его, и для тех, кто хочет встать на путь, сделав своим жизненным правилом воздержание. Такие люди, несомненно, более могущественны, у них есть те оккультные силы, на обладание которыми никто из мясоедов не может и надеяться. И все-таки, если быть справедливым, нельзя утверждать, что суэрни-анцы вообще ничего не делали. Достижение таких удивительных магических способностей, какими владели они, несомненно, требовало труда, ибо ничего нельзя получить просто так, ничего не отдав за это. А суэрнианцам стоило лишь посмотреть на врагов, пришедших с угрозой их домам, и — тех уже нет!

И вот, сраженье — в прошлом. И на поле брани,

Где меч, копье и щит неистово сверкали

В лучах полуденных, пал строй врагов.

И травы проросли на месте битвы, 

Изумрудным одев его ковром, 

И волнами зелеными качают 

Над теми, кто повержен в прах.

Кто из посейдонцев был в силах совершить такое? Возможно, лишь Рей Уоллун да Инкализ Майнин. Но ни один человек во всей Атлантиде никогда не видел, чтобы они пользовались своей мощью так, как это сделал Рей Эрнон. Во время посещения столицы Суэрна и ее окрестностей я обратил внимание еще на одну вещь, которая произвела неприятное впечатление, — на то, что народ не любил Эрнона, несмотря на огромное уважение к нему и страх перед его силой. Рей догадался, что я заметил эту неприязнь, и видимо, чтобы объяснить ее, сказал:

— Мой народ — особый, принц. Долгие века нами управляли Сыны Одиночества. Каждый из них по-своему старался учить людей, чтобы подготовить будущее поколение — целый народ! — к посвящению в таинства Ночной Стороны Природы. Причем учили гораздо глубже, чем могли мечтать в твоей Посейдонии. Но при обучении практической магии необходимо в первую очередь развивать мораль и нравственность. А вот это и не получилось, все попытки так и не привели к желаемому результату. Правда, отдельные личности замечательно эволюционировали. Однако каждый из этих людей стремился уйти от менее продвинутых собратьев и уединиться, чтобы стать одним из Сынов, о которых ты, возможно, слышал. Мы называем таких учеников Сынами, но точнее было бы говорить о них, как о Сынах и Дочерях, ибо пол — не преграда для оккультных исследований. В общем, сейчас ты видишь итог всего этого.

В свое время я пытался узнать все, что можно, о группе учеников Природы — инкаленах, как их иногда называли (от слов «Инкал» — Бог и «ен» — изучать), а тысячи лет спустя, во времена Иисуса из Назарета, стали именовать ессеями*. (*Ессеи — эллинизированное слово от еврейского «аса» — целитель. Таинственная секта иудеев, которая, по словам Плиния, жила поблизости от Мертвого моря на протяжении тысячелетий... У них было много буддийских идей и обычаев (в частности, они верили в реинкарнацию). ...жрецы Великой Матери в Эфесе... имели такое имя. Евсевий и после него де Клин-си полагают, что они и есть ранние христиане. Определение «брат», употреблявшееся в ранней церкви, было ессейским; ессеи образовывали общину — коммуну. См. Е.П.Блаватская, «Теософский словарь», М., «Сфера», 156.)   Однако в Атлантиде, имевшей обширную литературу, не было книг по этому предмету, за исключением небольшого томика на древне-посейдонском языке, не изобиловавшего подробностями. Тем не менее, прочитанное очень заинтересовало меня. Теперь слова Эрнона снова пробудили во мне любопытство, и я подумал, что когда-нибудь смогу стать кандидатом на вступление в этот орден, если... Но это было огромное «если». Ведь если обучение настолько озлобляло души людей, как у суэрнианцев, то не стоило и начинать его! И в-се-таки семя попало в добрую почву и даже пошло в рост, когда я узнал, что угрюмость жителей Суэрна вызвана не оккультными знаниями, а их низшей природой, которая восставала против требований нравственной чистоты и извергала грязь злобы, замутняющую светлые воды души. Росток в моем сердце устремился еще выше, когда Рей как-то заметил, что и «Анзими однажды станет посвященной — инкаленой». Как ни слаб был этот росток в те далекие времена, он все-таки сумел выжить, чтобы мощно подняться в моих будущих воплощениях через десятки и десятки веков!

Не раз потом я вспоминал последний монолог императора Суэрна. Но только перед самым уходом из той моей жизни понял всю мудрость сказанного им. «Вы в Посейдонии знаете кое-что о Ночной Стороне Природы, — говорил тогда Эрнон. — Именно из нее вы черпаете те силы, которые открывают тайники морей, позволяют покорять воздух и землю. Это хорошо. Но вам необходимы устройства и аппараты, без них вы бессильны. Те же, кто познал оккультную мудрость достаточно глубоко, не нуждаются в них. В этом и состоит разница между посейдонцами и су-эрнианцами. Человеческий ум есть связь между душой и телом. Каждая высшая сила управляет всеми низшими. Следовательно, ум посвященного, повелевающий одической силой, которая выше, чем любая энергия физической природы, может управлять всей природой, не прибегая к каким бы то ни было аппаратам и приспособлениям. Ныне я, как и мои братья — Сыновья Одиночества до меня, пытаюсь обучить свой народ законам, управляющим одической энергией. Только овладев этим знанием, дети Иеговы могут получать Его силу и действовать на физическом плане, умение управлять которым приходит уже на раннем этапе обучения. Суэрнианцы дошли до этого этапа. Но дальше они не сумеют пойти.

Нравственность помогает душе оставаться безмятежной и спокойной, а, следовательно, для инкалена нужнее всего именно нравственность. А в телесном «я» человека есть животное начало, и страсти этого «я» приятны. Любовь имеет двойную природу: любовь Бога-Духа, чистую и не оскверненную, и любовь полов, которая также может быть чистой. Однако, если в последней превалирует животное, а не более высокое начало, то она вводит человека во грех, ибо в этом случае она есть похоть. Я стремился к тому, чтобы суэрнианцы смогли познать этот закон и не становились жалкими жертвами обстоятельств, а повелевали ими. Но из магии они восприняли лишь кое-что. К тому же, в трудные минуты на помощь им всегда приходили Сыны Одиночества, жившие среди них. Поэтому мой народ, увы, остановился в духовном росте, довольствуясь малым.

И что же дальше? Люди восстают против обуздания их похотливой природы, безудержно предаются удовольствиям и посылают мне страшные проклятия за то, что я требую повиновения закону и наказания за его нарушение. Они проклинают и моих братьев — Сынов Одиночества, помогающих мне. Отсюда их злоба, заметив которую, ты, Цельм, так смутился. Да, мой народ делает вещи, странные для глаз посейдонцев, которым еще не хватает мудрости понять, почему это так, творящих свои чудеса, не обращаясь к Иегове. Но люди моей страны — лишь жалкое сборище колдунов, ибо занимаются не белой магией, несущей благо, но черной, которая есть колдовство. Они не хотят верить, что это принесет им непомерное горе. О, я так хотел научить их вере, надежде, знанию и милосердию — всему, что делает веру чистой, незапятнанной! Разве я был не прав? Уоллун, брат мой, скажи, разве я не прав?»

Этот монолог Эрнон произнес в салоне нашего вэйлукса и теперь обратился к Уоллуну в Посейдонии, которого я, оглянувшись, увидел в нейме. «Истинно, ты говоришь правду, брат мой», — ответил Уоллун.

Некоторое время благородный правитель Суэрна молчал, и я заметил, как из-под его опущенных век потекли слезы. Затем он открыл глаза и заговорил, словно обращаясь к своему народу:

«О, Суэрн, Суэрн! Я отдал тебе свою жизнь. Я делал все, чтобы ты вошел в Эспейд (Эдем) и увидел его красоты. Но ты не захотел. Я пытался сделать тебя самым передовым народом среди всех, а имя твое — синонимом справедливости, милосердия и любви к Богу. А чем ты отплатил мне?.. Я был тебе вместо отца, ты же проклинал меня в сердце своем! Неблагодарность острее ножа. Я возвел бы тебя на вершины славы, но ты предпочел валяться в грязи невежества, подобно свинье, и пользоваться лишь своим умением делать то, что для других народов — чудо. Сам же ты остаешься в полном неведении, в чем смысл этих чудес. Ты — недобрый, неблагодарный народ, не верующий в Иегову, слишком ленивый для учения, не испытывающий благодарности не только к своему Рею, но и к самому Богу.

О, Суэрн! Ты отверг меня, заставил кровоточить мое сердце! Теперь тебя в печали и разочаровании оставят и Сыны Одиночества. И ты умалишься там, где сейчас еще велик, станешь объектом насмешек людей и жертвой халдеям. Да, ты умалишься и будешь ждать, когда столетия твои — девяносто столетий — сольются с вечностью. И во все эти дни ты будешь страдать, пока не придет тот, кого нарекут Моисеем. И о тебе будет сказано: «Они есть семя Авраамово». И вот, ныне Духа Божьего нет в этой стране, он жив лишь в Сынах Одиночества, ты же насмехаешься над ним. Но в далеком будущем Дух Его проявится и воплотится Христом, и совершенный человек засияет светом Духа и станет Первым из Сынов Божьих. Но и тогда ты не узнаешь Его. Ты распнешь Его! И наказание твое будет преследовать тебя из века в век до той поры, когда Дух вернется в сердца тех, кто последует за Ним, и найдет весь народ рассеянным на четырех ветрах. Так будешь ты наказан! А до тех пор суждено тебе зарабатывать свой хлеб в поте лица своего. И не будет больше помощи от Бога, если ты используешь ее для нападения. Я не стану более сдерживать тебя. Я прощаю тебя, мой неблагодарный народ, ибо люблю тебя. Я ухожу».

С последними словами голос благородного правителя Суэрна упал до шепота, он закрыл руками лицо, по которому струились слезы, и сел, согбенный, в молчаливом страдании, которое лишь раз или два нарушил едва слышный вздох. Несколько его подданных, присутствовавших в вэйлуксе и слышавших пророчество Эрнона, незаметно выбрались из корабля и направились в город. Я не знал, что сказать, как утешить его, и в салоне повисла глубокая тишина, которую нарушил голос Уоллуна: «Рей ни Инкал». Я повернулся к нейму и увидел тень грусти на лице нашего императора. «Рей ни Инкал, мо наваззиминди су», — опять произнес Уоллун. В переводе это означало: «К Инкалу, в страну ушедших духов отошел Рей».

В изумлении я оглянулся на Эрнона, все еще молча сидевшего в той же самой позе, заговорил с ним, но он не подавал никаких признаков жизни. Я наклонился и посмотрел сквозь его пальцы в чудесные серые глаза. Они застыли. Да, великий адепт ушел, сказав: «Я ухожу».

—  Подойди ко мне, Цельм, — приказал Уоллун. Я приблизился к нейму и застыл в ожидании.

—  Все ли твои друзья находятся в вэйлуксе?

—  Да, зо Рей.

—  Возьми своих телохранителей и иди во дворец Эрнона. Призови к себе министров и сообщи им, что их правитель скончался. Скажи им также, что ты позаботишься о его останках и отвезешь их в Посейдо-нию. Среди министров есть два достойных человека преклонных лет, они — Сыны Одиночества, которые, как сказал Эрнон, оставят Суэрн. Эти двое поймут, что ты говоришь правду, когда скажешь, что Рей Суэрна передал мне власть над своей империей с тем, чтобы я правил так, как повелевает мне мудрость. Но другие не поверят тебе, и Сыны Одиночества попросят тебя изложить факты. Велик будет гнев непосвященных. Эти люди даже попытаются уничтожить тебя своей ужасной силой, ибо им не понравятся твои слова о том, что они лишены власти. Тем не менее, сделай это и не бойся, будь в спокойном расположении духа: ведь не может укусить змея, потерявшая жало. Иди. В соответствии с этими указаниями я прибыл ко двору и сказал все так, как велел Уоллун. Мой рассказ был воспринят с почтением теми, в ком я по поведению узнал Сынов Одиночества. Но остальные выразили сильный гнев. «Что? И ты, посейдонец, предлагаешь нам такое унижение? Наш Рей умер? Мы очень рады! И именно нам, но не вам, присутствовать на похоронной церемонии», — кричали одни. «Вы собираетесь управлять нашей страной? Да мы лишь посмеемся в презрении! Прочь! Мы сами себе господа! Оставь нам нашего правителя, а сам, собака, убирайся вон из страны!» — злобно вопили другие.

Я не дал воли ответному гневу, а лишь еще раз настойчиво повторил то, что был уполномочен сказать. Должен признаться, внутри у меня на миг похолодело, когда один из этих никогда не улыбающихся людей в ярости простер в мою сторону руку, крикнув: «Тогда умри!» Но я даже не вздрогнул, хотя, честно говоря, не исключал, что действительно могу умереть на месте. Однако, как и предупреждал Уоллун, этого не случилось. И тут вдруг гнев министров сменился крайним удивлением, они просто онемели. Человек же, пытавшийся совершить убийство, беспомощно уронил руки, с изумлением глядя на меня. Я велел своим телохранителям связать его и отвести в наш вэйлукс, затем твердым голосом заявил оставшимся:

«Суэрн, власть твоя ушла. Так предрек Эрнон. Он сказал также, что в дальнейшем ты станешь зарабатывать свой хлеб в поте лица своего. Отныне этой страной будет править Посейдония. Я — полномочный посол Уоллуна VII, Рея Посейдонии, отстраняю от управления всех здесь присутствующих, за исключением тех двоих, кто выказал нам не презрение, но почтение. И пока они остаются в Суэрне, хоть и ненадолго, они назначаются его губернаторами. Я сказал».

И действительно, я сказал это, сказал то, что не был уполномочен говорить. Меня одолевали ужасные сомнения: не упрекнет ли меня Рей Уоллун? Но мне не хотелось выказать слабость перед этими неблагодарными. Поэтому, взяв пергаментный свиток и вспомнив форму документа, которым в Атлантиде назначали губернаторов провинций, я написал соответствующий приказ, назначив на эту должность одного из Сынов Одиночества. Затем скрепил его печатью и подписался именем чрезвычайного посла, следуя примеру Уоллуна, красными чернилами, за которыми послал к Анзими в вэйлукс. Я назначил губернатором того из Сынов, который оставался в Суэрне, ибо второй решил отправиться с нами в Каифул.

Итак, я вручил новому губернатору документ, подтверждающий его назначение. Он взял его со словами: «Ты действительно мужчина, а не мальчик». Это было сказано из самых лучших побуждений, но усилило мою тревогу так, что даже заболело сердце. Вернувшись в вэйлукс и полагая, что действовал чрезвычайно опрометчиво, я вызвал по нейму императора и сообщил ему обо всем, что сделал. Правитель помрачнел и произнес лишь: «Возвращайся домой».

Теперь представьте, какой это был удар. Ни упреков, ни приказаний, ни объяснений — просто: «Возвращайся домой». Я бросился искать Анзими и, найдя ее в каюте, рассказал о случившемся. Наш Рей славился своей строгостью, даже за небольшую провинность чиновника могли публично уволить со службы как не оправдавшего доверия народа. Выслушав все, Анзими сильно побледнела, но постаралась меня подбодрить:

— Цельм, я не считаю, что ты поступил неправильно. Не понимаю, отчего дядя был так серьезен и строг. Я дам тебе снотворное, ложись на диван и немного поспи.

Она накапала в чашку с водой несколько капель какого-то горького снадобья и протянула мне. И уже через десять минут меня сморил крепкий сон. Анзими же вышла из комнаты и, как я потом узнал, святельства дела. Он расстроился, узнав, какой эффект произвели на меня его слова, сказал, что не хотел этого и сожалеет о случившемся, что в момент разговора со мной он был сосредоточен на решении запутанной политической проблемы, возникшей в связи с последними событиями и кончиной Эрнона. «Не беспокойтесь, я доволен действиями Цельма и вызываю его домой не для наказания, а совсем по другой причине», — заверил Рей племянницу.

Когда я проснулся, Анзими передала мне разговор с Уоллуном. Покинув Ганджу пока я спал, мы летели на запад уже пять часов и покрыли более половины расстояния, отделявшего от дома. На преодоление оставшихся двух тысяч миль нужно было примерно еще три часа, которые мне в моем нетерпении казались столь долгими, что я в беспокойстве ходил взад и вперед по салону, гадая, что же за причина побудила нашего правителя повелеть мне срочно прервать путешествие.